«Язык этого перевода тяжелый, устарелый, искусственно сближенный со славянским, отстал от общелитературного языка на целый век», — такую оценку Синодальному переводу Библии (о нем мы говорили в прошлый раз) дал российский ученый И.Е. Евсеев, и сделал он это... около столетия тому назад. С самого момента своего выхода в свет этот перевод стал нашей национальной Библией — но одновременно и мишенью для критики.
Недостатков в нем находили немало. Основной, пожалуй, точно был назван Евсеевым, и дело тут не только в устаревших словах, во всех этих «седалищах» и «влагалищах» (не подумайте плохого, речь идет о сиденьях и о ножнах, куда вкладывали меч). Главная проблема, пожалуй, кроется в тяжеловесных кальках с древних языков и чрезмерном буквализме. «Но я видел сон, который устрашил меня, и размышления на ложе моем и видения головы моей смутили меня», — так жалуется царь Навуходоносор, и это еще понятно, хоть и неуклюже. А вот когда псалмопевец восклицает: «От прещения Твоего, Боже Иакова, вздремали и колесница и конь», — тут уже и не поймешь вообще ничего. А речь идет о том, что достаточно Богу сказать одно слово — оцепенеет грозное вражье войско (по-видимому, тут есть и намек на исход израильтян из Египта, когда египетские колесницы, пустившиеся за ними в погоню, были смыты морскими водами и наездники уснули вечным сном вместе с конями).